ОДНА В ПОЛЕ

(газета «Звезда», 5.09.2008, г. Пермь)

Главным событием для Валентины Телегиной в последние годы стало издание её юбилейной, итоговой книги стихов и прозы «Богородская трава» (издательство «Маматов», 2005 г., Пермь). Издание сопровождается хорошим предисловием с высказываниями некоторых известных в литературе людей. И авторской прозой воспоминаний о детстве, что, несомненно, открыло нам поэтессу как добротного, пространственного, больших горизонтов прозаика философско-эссеистического толка с какой-то приподнятой, паустовско-пришвинско-платоновской природной подоплёкой, разумеется, с авторским самовыражением, но частично с платоновским названием «Бабушкины песни, или На заре туманной юности».

В прозе Валентины Телегиной образ бабушки является доминирующим со своим украинско-российским говором и протяжными, обкатанными на дорогах украинско-среднерусской степи песнями уходящего века, что объёмно и насыщенно передаёт дух этих народов, соединяя их, говоря, что они нераздельны по сути! Душа у них одна, и она всегда будет кровоточить искусственным разделением. Да, бабушка поёт эти грустные песни столетия, а Валя-внучка их продолжит, но прежде небольшая предыстория из прозы Телегиной: «В открытое окно врывается ветер, несущий свежие степные запахи – полынь, донник, чабрец… Ах, этот чабрец, дышу, не надышусь его упоительным ароматом. Мама учила, что это – богородская трава. Она посылала нас за этой низкорослой сиреневой травкой, чтобы положить букетик на божницу, к иконе Богородицы…»

Был бы поэт, а сказка детства вырастет из любой жизни. У Валентины Телегиной она начиналась с обыкновенного утренне-праздничного настроения:

А в стихотворении «Из детства» Телегина напишет: «Добрые глаза у Томки», у коровы, которую маленькая Валя водила к полынье напиться, – уже было кого любить, а главное – самой ждать любви от живого существа. Ненасытная детская душа сама всех любит, но и ей подай да выложь эту самую любовь в непомерных количествах!.. И, конечно, всегда она её недополучает, от чего в детстве жизнь не становится трагедией, когда семья многосемейная и не очень, надо признаться, богатая.

«Стынут руки мои./ Варежкой худою слёзы утру –/страшно у полыньи!». В детстве душа поэта бессознательно стремится к одинокости, но и воспринимает это как трагедию, однако, не всегда. В «старом карьере» уже можно и помечтать.

С таких лет заглядываться на рельсы!.. Это бабушкины гены скитальчества, тяга к неизведанному и, соответственно, – к открытиям… Счастье вполне объяснимое. С ним стыкуется любовь к живому миру, ко всем божьим существам, окружающим детский мир сельщины.

Реалистическо-поэтическая картинка жизни – насколько же она близка простой, бесхитростной детской душе, а через это потом – и взрослой! Она возвышена – своим непритязанием на возвышенность! И счастье здесь простейшее, обычное, как ежедневный восход солнца, как лёгкое дыхание во сне…

Большая семья Вали могла быть бедной («варежкой худою слёзы утру», но недружной или нечуткой просто не могла быть. По тем временам некогда было всем плохим заниматься: была острая необходимость строить жизнь только по-людски, исходя из лучшего, разумного. Потому и пейзаж (довольно частое явление в поэзии Телегиной) не иррационально-романтического характера, а из мудрой, хотя и простой «философии» самой природы, подслушанной поэтессой, осознанной через себя: «Леса зелёные стены/ медленно дышат во сне./ Ухо и око Вселенной/ нынче доверены мне». И еще: «Наконец, успокоилось всё и уснуло,/ и родная природа, минуту спустя,/ освежающей, нежной рукою взмахнула,/ поправляя подушки больному дитя». Как сестра сестре!.. Ясно, что именно это рацио опять от той же большесемейности…

Иногда у Валентины бывает тяга к иррациональному, даже к мистическому (таковы все люди) через ночной пейзаж: «Вся жизнь земная – черновик,/ и есть иная жизнь…). Но все размышления такого рода кончаются стуком падающих яблок в ночи, возвращая к реальному. Потому и маленький росток Телегина приветствует на жизнь обычным возгласом, но в поэтической оправе: «О, благослови нас, Мать Природа…». Пейзаж из окна вагона – неотъемлемая часть пейзажной лирики поэтессы: «Мелькание платьев, платков и рубах на ветру!» – поклон тем же простым истинам. Но дорога и лечит новыми впечатлениями, и поэзии Телегиной не уйти от земного притяжения, как бы далеко поэтесса ни пыталась заглядывать… И даже в тех медитациях, когда хочется из глубины веков чего-то нового, оно оказывается знакомым и радостным старым: « Как радостно читать, не замечая дней,/ с высот цивилизации своей,/ простые откровенья древних греков!». Простая, испытанная жизнью духовность – вечна! Техническая цивилизация с веками не улучшает духовность, а наоборот, стремится её стереть, насколько это возможно… но пока «шумят российские леса/ о былом, о будущем, о вечном» (Телегина), технической цивилизации не удастся завладеть миром, к тому же есть ещё и искусство, например, картина Айвазовского привлекает Телегину «хрупким корабликом», противостоящим «плотности пучины». А в стихотворении «Море» – это море уже не только пучина, но и «огромность света и воды» – олицетворение Божьей благодати, но и тревоги, и трепета перед этим явлением.

И надо сказать о подобных стихах-аллегориях, таких, как «Серебристый мой тополь», «Осыпаются маки», «Прощаясь с августом зелёным», где все встречи и прощания – на высоком духовном уровне, подтверждающие непобедимость хрупкости (кораблик) душевной тонкости и красоты; «осыпаются маки», словно «кровь» душ осыпается – и это вечно в человеке, живущем по законам природы. Ведь мудрей природы никого нет: «Природа о прошлом не тужит!/ Солнце с морозом,/ а радуга с бурями дружит».

Но дело в том, что «бобриные, барсучьи уголки –/ они всё беззащитней и дороже;/ всё меньше, как шагреневая кожа,/ нетронутой природы лоскутки». Перекличка с Н. Рубцовым. Он писал, что ему грустно сознавать, что нет уже бездонных омутов – везде можно «достать шестом» до дна. Но что поделать, правду надо знать и чувствовать: «Осень – упрямый художник, знает искусство своё». Но в то же время интересно решение о вечном свете луны, когда она, меняясь и преломляясь со всей своей фантастичностью, «…как и прежде, как тысячи лет» всё такая же новая и старая, и знакомая, похожая на «припозднившегося гостя». И в стихотворении «Негаснущий свет» он, этот свет, «рождественской льдинкой висел./ Или долькой лимона в чаю золотом…/ Или стёртой подковкой, лежащей века/ в ожидании – кто подберёт./ Или медною пряжкой с того пояска,/ что в ночи обронил звездочёт».

Это одна из самых замечательных образно-смысловых поэтических инверсий Валентины Телегиной.

Наряду с пейзажной лирикой чётко просматриваются кредо поэта и его поэтическая этика. Стихотворение привожу полностью и даже с его эпиграфом, ибо эпиграф здесь почти входит в текст стихотворения.

Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови её, хоть нет.
В. Шекспир

Мы вникли в суть вселенских катастроф,
Небесное познали и земное.
Разобрались мы в сложности миров,
Но разучились понимать простое.
Доверчивость – уже нам не сестра,
Бесхитростные души не угодны,
И дьявольская скрытая игра
Мерещится в улыбочке Джоконды.
Компьютеры всех марок и систем
Нам выдадут мгновенные прогнозы,
На вычислить, что «роза пахнет розой»,
Не сможет никакая ЭВМ.
Мы так легко, без ложного стыда
Падём к стопам волшебного искусства,
А меж собой стыдимся иногда
Простого человеческого чувства.

Но простота в искусстве и в жизни бывает всякая. Пастернак, например, написал знаменитую фразу: «Впасть, как в ересь, в неслыханную простоту…». Возможно, он имел в виду очередную творческую наработку, а не творческий принцип навсегда?.. Но трудно представить, что Пушкин впадал в какую-то «ересь», когда писал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». И все же Пастернак никогда бы, наверное, не додумался дойти до той высоколобой простоты, когда поэты отказываются не только от рифмы (это порой нормальное явление), но и от заглавных букв в тексте, не соблюдают пунктуацию, являют более чем свободную строфику – всё с вызовом, как и содержание, не отличающееся ни глубиной, ни лирической дерзостью, а всего лишь неприятием нормы: всё похоже на то, когда молодой человек или девица надевают на себя джинсы с дырами на коленках и в других местах. Эта дырявая мода рассчитана, как вызов, на высоколобого простака… Пошлость нынче очень разнообразна и разновелика.

Поэтому и нужна подлинная классическая простота, чему всегда следует Валентина Телегина. И как же тут может не пригодиться божественная травка для лечения души.

Как-то неудобно было не процитировать всё стихотворение, ибо оно, как молитва, как покаянное святое слово, которое невозможно прервать: это подлинная медитативная лирика, ведомая образом Богородицы. Само национально-христианское сознание, а не философия, не лирика даже, хотя это и стихи. Какое-то генное прикасание к вечности…

Похоже, это не просто поэзия, а болевые точки степного русского человека, ощутившего вековой «воздух родины», где «кровь степняка от солнца горяча», ибо степные цветы как бы взошли на месте былых боёв, побоищ…

Здесь говорить о какой-то пейзажной или философской лирике, о медитациях – нет смысла. Всё это выше. Это благотворный груз души, которая, как я отмечал ранее, вышла из «мудрого пейзажа», образовав Веру Зрячей души, где религия и поэзия образуют симбиоз национального высокого сознания! И всё это не из созерцательности, сказочности, потусторонности, а из историческо-былинного начала русского степняка. О таком явлении, пожалуй, лучше всего высказался доктор медицинских наук, не имея в виду ни поэзию, ни какое другое искусство и даже науку: «Знание больше, чем наука! Оно достигается и теми высшими способностями духа, которыми не располагает наука! Это, прежде всего, интуиция, то есть непосредственное чутьё истины, которое угадывает, прозревает её пророчески, предвидит там, куда не проникает научный способ познания».

Прозрение через интуицию с подключением поэзии – это и есть тот симбиоз национального высокого сознания. Телегиной никогда в основном-то не была присуща созерцательность, потусторонность, но в малой толике – сказочность, мифологизм. Её мир – «летящий бег саней», который так или иначе сменяется домашней (зачастую) детской обстановкой: «Сидеть у печки пышущей,/ Из теста жаворонушков/ Горячих перебрасывать/ С ладони на ладонь». Но может ли душа дома усидеть, как бы хорошо ей ни было:

В поисках Божьего промысла (иначе и не назовёшь) – и горит, и мается душа, и возносится ввысь! Но земное притяжение слишком всегда существенно и предметно. «Печёной картошки/ душистый дымок/ и первый порог/ для дальних дорог».

Помыслы просты, но возвышены земной любовью к родной земле – неприхотлива высокая русская душа. И все нормальные люди не могут вновь и вновь противиться этому зовущему голосу:

Да, есть дом родной, но есть и Россия-дом! Хорошо, когда у него добрая государственная крыша… Наши люди всегда этого и желали. «Пора прибраться в доме и в полях», – говорит поэтесса, имея в виду явно не только свои домашние приусадебные пределы. И продолжает: «Осиротив детей и отчий кров,/ Богатыри исчезли, как виденья». Редкие, здоровые, ответственные, как правило, люди – «богатыри», опора государства. И, действительно, исчезли: нынешние «богатыри» режут и стреляют друг друга. Как будто их запланированно сделали ворами и мафиози – с одной стороны, с другой – милиция, спецназ. Все лихие ребята. Порой не отличишь одних от других. Но разделены не только «богатыри». Пообрубали какие только могли связи между поколениями, между родными, друзьями, добрыми знакомыми и, соответственно, соседями. «Точно по стратегии войны,/ Пробурили тайно друг от друга/ Скважины по обе стороны». И – глас одинокого в пустыне: «Надо чаще черпать из колодца,/ Чтоб вода живою в нём была!». Да уж, наверно, и черпать-то некому!

«Хищные заморские магнаты». Это мы знаем. Мы и своих уже наплодили не менее хищных.

Это былинно-сказовая тональность, но шуток здесь никаких. Всё так и есть. Принцип поэтики Телегиной – возвышение простого. Так, впрочем, поступали все лучшие художники мира. И всегда. Но что возвышать в этой грустной картине?.. Можно бы только возвышать противостояние подобной реальности.

«Только слышится звон малиновый,/ Тихий благовест далеко летит». Но одними молитвами мы вряд ли своё право на свою землю и свою правду отмолим. Бог, он тоже не любит покорных да сговорчивых. А народ стал назло самому себе сговорчивым: лишь бы вино было да эти самые «зрелища»… «Но есть ещё мужик-простак,/ Кому – чудак, кому – дурак,/ На всякую кручину/ Припрятал он дубину», – говорит поэтесса. Ой, сейчас они все вздрогнут! И начнут каяться. Извините, разрушили страну…. с кем не бывает…

И все же надеется поэтесса на символ народного богатыря, видя в нём почти реальное воплощение: «Вот только слезет он с печи,/ Вот только подпояшется». И, возможно, уйдёт куда-нибудь в охрану, в какой-нибудь мафиозный офис, – начнёт проектировать практично-рыночный читатель. Но дело в том, что символы оборотной стороны жизни не имеют – они живут вечно и только набело!.. Хотя и всего-то лишь духовно, по-книжному, а сколько книга жить будет, столько же её и символ живёт. Бывают книги, чьи символы силу имеют немереную, поистине богатырскую. Один у них может быть только проигрыш: возьмёт ли книгу эту, откроет ли, проникнется ли ею читатель?.. Но книги – они существа терпеливые: ждать читателя могут веками. И добрая книга своего читателя всегда дожидается…

Телегина , похоже, выглядит как одна в поле… Но стоит приглядеться к высказыванию о её стихах известного критика и поэта Станислава Золотцева: «Завораживающее, поистине «приворотное» звучание стиха, –Золотцеву, наблюдается изумительное сочетание всех составляющих, перечисленных им, особенно заметны аллитерации от одного слова «метель»! В самом этом слове (никогда раньше не замечал) уже слышится мягкий шелест снежка, и видится его чарующая поволока над утоптанной санями дорогой.

Итак, стихи:

Станиславу Золотцеву

Станислав Золотцев написал об этом стихотворении: «Вы же, думаю, понимаете, Валя, как кровно близка мне эта стихия, уже неразрывная с гением Свиридова – и с той самой пространственной протяженностью России. Ах, какое прекрасное стихотворение!».

Стихи исключительно многогранны, но я остановлюсь на одном из его аспектов. Возьму у Золотцева только «кровную» близость и процитирую первую строку стихотворения: «Мы все из пушкинской метели». То есть все судьбы страждущих от правды искусства и правды жизни, от Пушкина до самой Валентины Телегиной, включая, разумеется, Золотцева, Свиридова, Рубцова, являют собой не просто противостояние «одной» или «одного» кого-то против гонителей всего подлинного и необходимого России, а составляют одно целое, одну симфонию протеста, которую подразумевает любой автор, пишущий или сочиняющий музыку от себя…

«Матушка Россия,/ где твои пути?/ От узды засилья/ как тебя спасти?/ От чужих глаголов/ как язык сберечь,/ чтоб не растоптали/ пушкинскую речь?/ Алчущие руки/ тянутся в наш дом./ К нам нельзя без стука!/ К нам нельзя с кнутом!».

Пафос явно не только авторский. Пафос народно-вековой, от всей русской цивилизации, если быть принципиальными. Таким авторам помогает Бог, и они выдают безупречную архитектонику, как сказал Золотцев, в построении стиха, находят ему естественный выговор с народно-традиционной интонацией, с вертикальнообразной, короткострочной, напоминающей растущее дерево – той самой архитектоники. Вспоминая «образ мамы», поэтесса сравнивает её с растением, гостем на российских степных просторах. В людях с глубокой древности, ещё с языческо-пантеистических времён существует какой-то суеверный наив, что маму можно встретить везде и всегда в образе дерева, что было всегда в подсознании степняка.

Мать, как облетевшее дерево. Не все ли матери нынче таковы?.. И поэтесса просит-молит уже у Матери Божьей воскресить поруганные «грады, веси и просёлки…»:

И не смейтесь, господа хорошие… Духовная традиция (многовековая) – вещь далеко не безоружная!.. Она способна поднять ещё многое и многих… Ведь ещё и:

Очень практичные по-доброму «ангелы» поэзии Валентины Телегиной, как и всё творчество, выросшее из детской мудрой души, из общинно-коллективной атмосферы национального самосознания.

Герман Митягин