 |
|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Среди деревьев мне уютней
Жизнь одарила меня нечаянными, счастливыми совпадениями. Задолго до того, как взять в руки перо, я уже соприкоснулся с пишущими людьми – вшколе учителем литературы был красноярский поэт Игнатий Рождественский. В госпиталь в Краснодаре приходил в общую палату писатель Степанов.
Живьем увидеть писателя человеку, который с детства читал запоем ипробовал сочинять стихи, – дело радостное и важное. Но с удивлением оглядываясь на жизнь свою, обнаружил, что судьба ко мне была щедра, затаскивала обязательно в творческие места. Воевать я начал в тургеневско-бунинских местах и, постепенно по фронту перемещаясь, угодил на Полтавщину, к Гоголю, аж в Миргород.
Читая биографию Николая Годины, обнаружил, что и в его родные места меня заносило, может, и огневые артиллерийские позиции доводилось копать на окраине его, тогда еще живого, хуторка.
Много лет спустя занесет меня в Сараево, к поэту Изету Сарайличу в гости. Горячий, отважный человек, смелости набравшийся противостоять культу Тито инаглой титовщине, посидел в тюрьме Изет, где читал и переводил нашего горлана — поэта Маяковского. Все же страны разные и культы разные, в наших тюрьмах не только читать и писать в ту пору, но и дышать не давали. Недаром все же Броз Тито поссорился с когда-то им боготворимым отцом и учителем Сталиным.
Так вот, потихоньку-помаленьку две судьбы двух работяг, начавших на Урале сочинительствовать, перекрестились однажды в Кемерово на семинаре молодых писателей. Я уж, значит, в силу возраста и опыта, руководил прозаическим семинаром. А Николай Година в качестве семинариста выслушивал комплименты в свой адрес. Получить же комплименты от Ярослава Смелякова иль Василия Федорова было непросто. Они достаточно глубоко и сильно любили себя и любовь эту делили с другими поэтами очень неохотно. Но слушать их, внимать им, особенно Ярославу Смелякову, было большой наградой для любого человека, ауждлямолодого сочинителя это было и редкостной школой. Хотя сочинять стихи и прозу научить трудно, почти невозможно, повысить же квалификацию читателя, осознать всю чувственную гибельность слова – поэзия, под руководством таких сложных поэтов, памятливых, умных людей, вполне возможно.
Не знаю, как и что воспринял Николай Година на этом знаменитом семинаре, он только и может рассказать, но на люди его вывели, на вид и на суд поставили– теперь уж надо было жить и творить самому, за самого себя и за слово свое тоже отвечать самому.
Ноша тяжелая. Николай Година, побывавший в писательских начальниках, как и я, в них не бывавший, может назвать не одну, а несколько фамилий людей только на Урале, раздавленных непосильной ношей, не заломавших ответственности творческого труда и отшельничества.
Приходится запоздало пожалеть, что Николай Година не поучился на Высших литературных курсах. У меня дома тоже не все согласны были, чтобы я из города Чусового подался в Москву на учебу. Но я проявил твердость характера и хвалю себя за это.
На курсах были тоже разные люди: одни водку пили, женились «на столице», другие с остервенением, порой с болью соскребали с себя провинциальную штукатурку. За два года я, например, просмотрел весь репертуар драматических московских театров, побывал в Большом, на многих выставках, в зале консерватории впервые почувствовал, что есть серьезная музыка, и осознал, что к ней приучиваться возможно только слушая ее.
Но главное – приобрел много товарищей, двух-трех друзей, и хотя годы ирасстояния разлучили нас, память о них живет, как животворящий родник, избавляет от гнетущего чувства одиночества.
В статье, присланной мне с Урала, озаглавленной строчкой из стихотворения, посвященного Н. Годиной мне, «отдельно стоящий средь толпы», конечно, почти все верно – так-то оно так, но стояние средь толпы, тем более сосуществованье вместе с нею, требует не только духовной, нравственной поддержки, но еще и надежного плеча требует, чтобы в годы бед и отчаянья было на кого опереться.
А годы катятся, годы бегут. Николай Година вроде бы и не старится, не поддается тяжести лет. Характер его по-прежнему общителен, слово светлое, перемены жизни он как бы и не замечает, но боль за Россию и Украину родимую кого некоснется? В чьем сердце не отзовется?
Трудно удержаться на гребне той мутной волны, что захлестнула наш народ иземлю нашу. Но надо верить, что «там, за далью непогоды, есть блаженная страна» и всем сердцем, пока еще не наджабренным, стремиться к берегам ее.
Пусть слово уральца, с рабочей машины пересевшего за письменный стол, будет, как и прежде, крепкое, самобытное, и раз уже не испортили, не сгубили человека слова «рабочий поэт», пусть он самим собой и остается, а сердце почует и подскажет ему нужную строку, и пусть будет ему уютно не только среди деревьев, но и среди людей. От них сочинителю никуда не деться.
Виктор АСТАФЬЕВ
Красноярск, 18 октября 2000 г.
* * *
«…При таком строгом подходе все же были выделены, как наиболее интересные, стихи челябинского экскаваторщика Николая Годины.»
Евгений Долматовский
* * *
«С Вами, Николай, забываю, что мне 75. Спасибо за Вашу светлую речь к людям.»
Леонид Оболенский
* * *
«Николай Година очень хороший поэт… незаурядная личность, с необычной судьбой.»
Илья Фоняков
* * *
«Николай Година – настоящий поэт. У него зоркий художественный глаз, у него большей частью полновесная мысль, выражаемая весьма лаконично, а порой даже афористично, отчего стихи его легко и прочно запоминаются.»
Василий Казин
* * *
«…Его стихи всегда можно отличить от всего другого читанного и перечитанного, ибо в них есть своя, как говорится, искра Божья и свой взгляд на окружающий мир и явления жизни. Аглавное, что в них есть, – это сама жизнь, суровая и счастливая, противоречивая и радостная.»
Сергей Баруздин
* * *
«Книга мне понравилась, по-моему, она лучше предыдущей, очень хороши все приметы и подробности уральских городов иуральской природы. Это очень важно, когда поэтический мир закреплен за какой-то определенной местностью, а не парит внежилом пространстве… Книга хорошая, сильная.»