Дневники Николая Бунды

3 января 1941 г.

Откровенно говоря, я не любитель мемуаров: ведь гораздо интересней жить, нежели вспоминать пережитое, но все же следует вести дневник. Может быть, через некоторые годы все эти мысли мне многое подскажут. Хорошо сказал Козьма Прутков: «Что есть лучшее — сравнив прошедшее, свести с настоящим». Пожалуй, это так! Мы редко оглядываемся на пройденный в жизни коротенький путь, лишь изредка задумываемся над тем, что давно прошло. Но бывают все же дни, когда невольно задерживается шаг и набегает на лицо легкое облако задумчивости. И вот хорошо будет заглянуть в дневник, подвести некоторые итоги… Но довольно лирики! Итак,   день рождения моего дневника — 3 января. 3 дня, как встречен Новый 1941 год. Хорошо отмечали. Знаменательная дата. Каждый раз в Новый год острей чувствуешь, что взрослеешь, что открывается новая страница в личной жизни, мысли летят в будущее: Что принесет мне Новый 1941 год, как развернется дальнейшая жизнь?».

23 июня 1941 г.,  понедельник

Вчерашний день войдет в историю. Потомки будут с волнением вспоминать о нем. Свершилось то, что естественно, и следовало давно ожидать. Неслыханное в истории вероломство. Кровавая фашистская клика Германии бросила свои войска на нашу Родину.

Вчера в 4 часа утра немецкие войска перешли наши границы и бомбили наши советские города.

Днем по радио выступал Вячеслав Михайлович Молотов. Как и тогда, в момент наступления на Польшу. Да! Действительно: наше дело правое, и мы победим!

Нет и не может быть сомнений!

Теперь только и разговоров об этом. В трамвае, на улице, в парках — везде и всюду народ толкует об одном: о войне. Советскому народу дороги судьбы, интересы Родины.

Ночью возле моего окна собралась группа школьниц: слушали последние известия из Москвы, указы правительства.

Утром послал в Москву телеграмму: “Любой ценой устройте посылку меня в действующую армию зпт выеду без минуты промедления”. Завтра должны обязательно ответить. Что только ответят? Завтра получу ответ. Какой?

Впрочем, только ли моя такая телеграмма! По-моему, весь советский народ посылает такие телеграммы.

Других никто не пошлет!

Время очень напряженное. У нас в Ташкенте жизнь идет своим чередом. Все, как и было. По-старому.

Ничто не нарушает нормального течения жизни.

Как будет вести себя Англия? Это очень существенно. Ее позиция, видимо, определится в ближайшие 2-3 дня.

1 апреля 1942 г.

Дни стоят мокрые. Весенняя мгла понимается над горами, над садами, над улицами.  По утрам свет солнца пронизывает нависшие тучи, мягко ложится на деревья бледными и зыбкими отражениями.

Свободного времени много: пока не занимаемся, нет народа. Много времени для размышления. О будущем, куда устремилась наша страна, о событиях, потрясающих ее, о нескончаемой расовой  борьбе, участниками которой скоро будем и я, и мои товарищи. Есть у нас и уже участвовавшие [в боях]. Спокойно они рассказывают о пережитом. Теперь я понимаю спокойствие своих товарищей — они знают, какое дело сделано, они поработали… Их спокойствие — оправданное, тяжелорукое, тяжелоногое, многодумное.

А мне иногда хочется поговорить с кем-нибудь по душам. Впору хотя бы с самим собой. Много же накопилось не продуманного и не решенного, и столько воспоминаний обрываются, как книга, где не хватает страницы в самом захватывающем месте. Много прожито весен, но никогда с такой силой, как теперь, не бродило во мне вино жизни, желание жить и жить, любить, страстно и горячо…

Да еще в самое неподходящее и не показанное для этого время…  Туманится голова неясными предчувствиями. Отбрякиваюсь от них, но не всегда это удается.

Жизнь — прекрасное дело! Любить ее, взять ее со всей страстью, сделать из нее счастье.

Вчера в кино «мимоходом» познакомился с девушкой. Хорошая, не пустышка. Но увы! Познакомился, распрощались — и разошлись. Я — вправо, а она — влево. Как в море корабли».

12 октября 1944 г.

Итак, зачинаю свою двенадцатую тетрадь дневника. Первую начинал в Ташкенте, в Узбекистане, а вот эту в сердце Польши, в Праге. Как далеко занесла меня судьба за эти четыре года! Кто бы мог думать?

Первую тетрадь начинал тоже в темную ночь, сразу после Нового года. И не думал, не допускал, что буду в Польше, буду сидеть на Радзиминской в Праге. Только что приехал с Вислы. Предполагалась операция, но произошли заминки. Из-за них пришлось отложить: не стоит рисковать даром жизнью людей, ведь она каждому дается всего один раз, и уж если суждено ее израсходовать, то только тогда, когда создастся в этом необходимость, с умом! Вчера рядом с НП (наблюдательным пунктом.— Ред.) упал подбитый самолет. Разбились наши летчики. Оба молодые. Видимо, хорошие ребята. Один из Омска, другой — казах. Вот где их встретила смерть — на далекой Висле. А ведь им еще жить и только жить. Но снаряд вражеской зенитки оборвал их жизнь. А мы,  товарищи по оружию, скорбим по их смерти. Вечная им память!

Товарищи  отомстили за смерть летчиков, не одну бомбу сбросили над вражеским, не один фриц дрожал в смертельном страхе. А они боятся, ой, как боятся бомбардировщиков! У меня остался пистолет одного из летчиков, лейтенанта Ильясова.

Вчера вечером был на участке, где началось наступление. Красная Армия пошла вперед. Немца надо сбросить в Вислу. В полуразбитой школе — НП… Отсюда осуществляется управление боем, отсюда десятки глав артиллеристов, пехотных командиров, минометчиков, преданных и поддерживающих, внимательно следят за полем боя. Телефонисты сообщают туда — на НП, на ОП (огневые позиции.— Ред.), командирам. И там принимаются решения, отдаются приказы, все приводится в движение, запускаются сложнейшие механизмы войск.

Вот по траншее движутся вперед пехотинцы, за ними пошли санитары. Вперед, вперед!..  Немцы выбиты из траншей, но сопротивляются. Каждый метр приходится брать с боя, потом и кровью. Пленный немецкий офицер с разбитой головой говорит, что последний приказ был — ликвидировать прорыв. Пускай попробуют! Мало каши ели! Отошла коту масленица! Не те времена! Не похожи они на старые, как пряник на мельницу.

Прага, предместье Варшавы

24 ноября 1944 г.

Вечером снова были у Эрны Модельской. Немного потанцевали —  «Целую твою ладонь, мадам» и пару фокстротов. Эрна и Бася рассказывали о довоенной жизни в Польше, о балах в Люблине, об огненной мазурке и краковяке. Говорят, очень фигурный, национальный танец. Все возможно!

С Дроздовым (вчера снова был у него) вели переговоры о переводе в заградбригаду. Возможно, что-нибудь и выйдет. Ведь «блат выше Совнаркома». Такая есть пословица. Дроздов — замечательный парень. Хорошо, что Саша Савченко (теперь бедняга крепко ранен) в свое время устроил его в штаб армии.

В медсанбате меня решили положить на операцию. Шут его знает, может, так и нужно. Им виднее, на то они и медики.

Маршал Жуков, теперешний наш командующий 1-м Белорусским фронтом, видимо, решил наступать. Идет большое сосредоточение артиллерии и «катюш». Начнется наступление. А когда наступление, на душе как-то иначе становится. Сапог жмет — наплевать! Холодно — черт с ним! Полевая кухня запаздывает — леший с ней! В такие дни хочется всех расцеловать. Так думаю, что в эти дни в Москве, наверное, граждане совсем не ссорятся в трамваях, а вежливо обращаются друг с другом.

За последние дни поднажал на письма. Написал: Тамаре — в Москву, Ире — в Томск, Рае — в Константиновку, Осипченковой — в Холт, Копаевой — в Редьчино, Коноревой — в Фергану, хозяйке — в Нагорное, Броне — в Ташкент, Людмиле — в Ташкент, председателю сельсовета — в Федорки. А вдруг найду еще своего отца. Через полмесяца начну получать ответы. То-то будет радость — из «далеких земель» получить письмо.

С каждой нашею победой,

С бою взятой у врагов,

Письма дальше, дальше едут

От родимых очагов.

Начал много курить. Иной раз куришь одну за другой. Этому уж научился на войне.

Днем видел, как мальчишки играли в войну. Заняли окопы и начал «акцию по знищению живой силы». И им еще охота играть в это паскудное дело. Им кажется, что война — это интересно. Чудаки! Сколько слез, печали, горя и тоски из-за нее. И кто ее только придумал?!

Адрес Раи: Константиновка, Сталинской обл. Ул. Первомайская, 95, Рае Ф. Олейниковой.

28 ноября — 1 декабря 1944 г.

Пролежал пять дней — и хватит. Болезнь проходит, а долежать можно и дома…

Майора Тарана тоже выписывают.

Вот где увидел, что значит война. Рядом на койке два дня мучился раненый, а потом умер. Продержали его на койке еще два часа и затем отнесли в последний путь — в морг.

Вечером на носилках из операционной принесли одного лейтенанта — сапера. От него пахло наркозом. Молодому парню ампутировали ногу. В полусознательном состоянии он бредил:

«…Сейчас я танцевать гопака не буду, о, а как я хорошо танцевал!.. Я не боялся «Вальша», я не трусливый. Ходил где угодно, и вот наскочил на мину, и кончен бой… Я ничего не вижу, наверное, ослепну…». Вот он молодой, видимо, жизнерадостный парень (не переставал шутить!) — и покалечен на всю жизнь войной. Паршивое дело!

Оперировала его молодая врач Сеньковская. Майор Таран рассказал, что и его она тоже оперировала. А до этого он писал ей нежные письма. Интересный сюжет для рассказа.

15 декабря 1944 г.

Как-то вечером Дроздов прислал машину, и мы «всей братией» поехали к нему. Там было много офицеров. Выпили и танцевали. Дроздов очень хороший парень, выдержанный, ведет себя корректно. А танцует польку замечательно!..

Эрна говорит, что они, польки, привыкли к ласкам, привыкли, чтобы им мужчины всегда говорили ласковые слова, короче — флиртовали. Вроде такого:

…liеbо bуbо пiевiеskie, ani jednei dhnmrki, wiatv rusal lis’c’nri warzyw na grzadkach, kogut pial, stonce swiecito poprzez sztacheti plotu i r//ukalo na trawnik podluzne smugi…

…Pani juz dawno tu nie bsdris, a ja przechodrac puzez ta lake beda zawcze slyszal te slowa: “to wlasciwie nie calowanie, to dotuk”, beds mial zludzenie ze na pistej trawie widre kobor pani sukni. Boja sie tego. To jest okropne, wracac sawsze do przeszlosci. Dlatego unikam ludzi szczgolnie tych, na ktorych mogloby mi zalezec. Dlacrego otwicra pani teraz os…? Zebu zaznacnyc… Yaki wspanialy usmiech. Ozy pani to wlasciwie milcrenie, wyczekiwanie…

Скоро Boze narodzenie — большой здесь праздник. Думаем компанией отпраздновать wigilijnu wieczur. Сейчас уже идут приготовления. Надо полагать, что отпразднуем еще здесь, на Вавере, у Модельской на Галицкого,  19. Хотелось бы, чтобы было так.

На занятия еще не хожу. Имею освобождение. Писем ни от кого нет. Писал, писал, а ответов нет. Видимо, ответят к Новому году. Все сразу.

Поменял ручку, и поэтому пишет по-иному.

12 января 1945 г.

В ночь с 10-го на 11-е — знаменательная ночь. Наши разведчики на острове поймали двух «языков». Причем сами понесли мизерные потери. Все мы переживали незабываемые минуты. Разведчики бесшумно по льду приближались к траншеям противника — и затем после трехминутного огневого налета (только одних мин положили на остров 1800 штук!) ворвались в траншеи. Операция продолжалась 21 минуту.

Наш бенефис. До нас здесь четыре месяца не могли взять языка, а мы с первого раза взяли. Повезло. Назавтра днем возле штаба полка нас всех выстроили, и Министр обороны, начальный рудз Войска Польского генерал Роля-Жимерский поздравил с успешной операцией, поблагодарил всех. Всех, в том числе и меня, представили к награждению.

Наши акции повышаются! Хорошо иметь боевую удачу. Разведчиком 11-го вечером в большом зале в деревне Плудре был дан большой ужин. Собрались все участвовавшие в операции. Начальство. Одним словом, разведчики сейчас пошли в гору.

Ездил на Прагу и на Вавер. На Праге очень хорошо встретили у «помалютку-птихутку». Спрятала шинель и не хотела отпускать до тех пор, пока не пообедаю. Ну, а на Вавере-то триумф. Эрна встретила, как родного. С ней теперь мир. Оказывается, она меня крепко любит. Рассказала мне про свою неудачную жизнь, плакала. Жалко мне ее стало. Уезжать утром страшно не хотелось, а еще больше не хотела отпускать меня Эрна. Так-то сложились обстоятельства! Оригинально. Хоть в конце, но поняли мы друг друга. Тоскливо было, когда снова встретил старые места, недавно брошенные. Наши ваверские  хозяева скучают по нам, там теперь пусто, тоскливо.

Сегодня ночью наши снова напали на остров и захватили в плен 11 немцев. Часть из них только что ушла из моей землянки. На столе еще осталась газета «Front und Heimat». Отобрали у одного солдата. Да, начало у нас здесь хорошее. Но, говорят, сегодня ночью сменяемся. Куда уходим? Ничего не известно. Попаду ли еще на Вавер? А хотелось бы крепко. Да и не хочется уходить отсюда. Так уже обосновались крепко. Землянка у меня отличная. А теперь снова — что ждет впереди. Такова она, наша солдатская жизнь!

Бжезины Новы (возле Праги)

8 мая 1945 г.

Счастливый день переживает теперь каждый из нас. Официально объявлен конец войне. Сколько каждый ждал этого счастливого дня! И сколько не дождались его… За эти майские дни у нас было много событий. Очень жалко, что столько не записывал этих дней.

Первомайские дни встречал в лесу. Даже не удалось попраздновать: все время сидели в боевой готовности. А дальше — все марши и марши. До самый синей Эльбы. 4 мая встретились на Эльбе с союзниками — американскими войсками. Тоже значительное событие.

Затем жили над Эльбой, в замечательной немецкой деревушке Шенфельд (в переводе на русский — хорошая, красивая). Жили в домике, в лесу, возле железной дороги. Там держали оборону. И 7 мая внезапно приказ: немедленно выступать. Радостно было на душе: ведь идти-то домой. На Восток! Раньше все время стремились на Запад, а теперь вот наконец-то дождались того дня, когда идем обратно.

Выходит, счастье не покинуло меня до самого последнего дня. Дожил до этого счастливого дня — дня окончания войны. Окончание войны! Только подумать… !

Германия капут! Гитлер капут! Берлин капут! И мы с победой возвращаемся. Домой возвращаемся. Снова к мирной, созидательной жизни. О ней мы так долго мечтали, за нее бились и наконец-то добились. Кончились ратные дела.

Форсированными маршами идем пока к Берлину, а затем, говорят,— в Варшаву. Хорошо это. Прекрасно.

В скором времени Варшава снова будет встречать своих героев, свою Варшавскую, теперь уже Краснознаменную 2-ю дивизию им. Домбровского. Нас ведь теперь наградили. Из старых, еще сельских, офицеров нас осталось считанные единицы. А то все новые.

Сейчас вот на велосипедах мы вырвались вперед батальона. Сижу в какой-то немецкой деревушке на крыльце крайнего домика и пишу. Рядом по шоссе идут нескончаемым потоком машины, люди. Все на войну. А на Запад тоже идут колонны французов, бельгийцев, китайцев. Они тоже возвращаются домой. Давно ведь не были дома.

Вот проходит с песнями школьный батальон, идут домой. Сейчас должны подойти и наши.

9 мая 1945 г.

Остановились на отдых в лесу. Тепло. Постелили под развесистым дубом. Погоржельский принес патефон. Заиграли.

Говорили, что вот скоро придем в город.

Станем гарнизоном — и будет скучно по вольной, полной переживаний фронтовой жизни. И сейчас мало верится, что закончилась война, что не надо рыть ячеек, маскироваться от немецких солдат. Не верится, становится как-то дико от того, что тихо, нет выстрелов, нет того приподнятого настроения, какое появлялось всегда перед наступлением. По шоссе ведут колонну пленных фрицев. Наши шутят: «Вот они, чистокровные арийцы, завоеватели мира». Тишина! Не верится, что закончилась война, закончилась великая битва народов. А мы идем нах хаузен, домой идем с победой!

В Берлине, видимо, нам не суждено побывать. Изменили маршрут, и теперь обходим Берлин с северной стороны. Чертовски жалко, что так получается. От Эрны получил письмо. Пишет, что в Люблине была в кино, видела на экране меня и разведчиков, снятых во время яблонских торжеств. Возможно. Все возможно! Надо собираться в дорогу. Через пару часов двигаемся дальше на Восток. Куда-то к польской границе...